бутылку в руке, кричал кому-то во двор:
– Авдеич! Водку продают вольно! С праздником тебя!
Дома Тамара сразу же бросилась к телефону. У Даши никто не отвечал. У Димы ответил старший внук Костя. Папа и мама на работе.
– Вы только, деточки, никому не открывайте дверь. Пусть звонят, стучат, вы даже к двери не подходите. Звоните нам сразу. А что вы делаете?
Лесов тем временем включил телевизор. Балет. Как белые тени в раю, под музыку Чайковского проплывали по сцене лебеди. «Лебединое озеро». Он выключил. Знал же, предчувствовал, должно что-то произойти. Вот они, те войска на Манежной площади… У всей Москвы стояли на виду, и никому никакого дела.
В памяти вертелась строчка стихов Сергея Орлова: «Остается небольшая малость: жизнь дожить без лишней суеты…» Да, так. Похоже, что так.
– Детей жалко, – сказала Тамара.
Детей жалко. Неужели им все заново хлебать? Он уже прослушал сообщение по радио, кто в этом ГКЧП. Все, в чьих руках сила: и армия, и КГБ, и милиция. А Горбачев – в Форосе. Кто охранял его, они же теперь и держат под арестом. Все это делается очень просто. Однажды Лесов ездил в Барвиху, в правительственный санаторий: там после операции приходил в себя, набирался сил один высокий партийный начальник, в ту пору – весьма высокий. Лесову ничего от него не было нужно, просто сохранились давние отношения, возникшие еще в ту пору, когда тот никаких видных постов не занимал: к Новому году, ко Дню Победы (человек этот воевал) посылали друг другу поздравления. И вдруг звонит его помощник: вы что же не позвоните даже, не поинтересуетесь. Позвонил. «Приезжай».
Отдельный корпус на одного. Внизу – охранник с рацией в руке. А рука, плечи, взгляд… Пока ходили по парку, разговаривали, от стен уйдя подальше, охранник следовал за ними на отдалении. Потом он же подавал пальто, и Лесов почувствовал у своих плеч его руки, затылком – близкое дыхание. Подумалось, дай такому команду: «Хватать!..» Уезжал с тяжелым чувством, вот так все время под охраной, под надзором, каждый твой шаг не только охраняют, но и докладывают – не дай бог! То же самое с Горбачевым произошло. Или нарочно туда уехал?
Тамара наконец дозвонилась на телефонную станцию: оказывается, повреждение на линии, вот почему Дашин телефон не отвечает.
– Посмотри, что со мной делается… – Она подняла рукав, кожа на руке – гусиная. – Знобит.
Он обнял ее, согревая.
– Не волнуйся. Ну что ты так?
– Разве я за себя?
Вдруг позвонил Дима:
– Включи телевизор.
Включил. Шла пресс-конференция. Вот они сидят за столом, рядышком, вот кто взял власть. Он вглядывался в их лица. Ни одного нормального лица, в каждом явные признаки вырождения.
– Смотри, – сказала Тамара, – у него дрожат руки.
Руки дрожали у вице-президента. Лесов рассмеялся зло:
– И вот эти будут править Россией? Ты лица посмотри!
– А прежние были красавцы? Хоть тот же Громыко с перекошенным ртом.
Она слушала и от волнения ничего не понимала.
– Что они говорят?
– Обожди.
Дождались конца пресс-конференции.
– Ну что? Что?
– Говорят, что сами боятся.
– Не может быть! Я – серьезно.
– Совершенно серьезно.
Но это он говорил ей, а у самого не было уверенности, мрак опустился на душу. Чем ничтожней, тем бывают страшней. Руки дрожат… Дрожащими руками да с перепугу таких можно дел натворить.
В шестнадцать сорок пять по телевизору передали: в Москве введено чрезвычайное положение. Во весь экран явилось квадратное лицо без глаз: комендант, генерал-полковник.
И тут же зазвонил телефон. Тамара схватила трубку.
– Мама, у нас исправили линию!
– У них исправили линию, – передавала Тамара, но и так было слышно.
И ликующий голос внучки:
– А около нас – танк стоит!
– Не выпускай ее из дома!
– Она уже на танке побывала.
– Как? Ты с ума сошла!
– Он взял ее на руки, посадил на пушку. – (Лесов слушал по параллельной трубке.) – Я им приготовила поесть, вместе с ней отнесли.
– Зачем же ты ребенка с собой брала? Что ты им приготовила?
– Картошку горячую, помидоры, огурцы, лук зеленый. Они с утра не евши. Их в пять подняли, сказали, в Москве студенты бунтуют, не хотят в армию идти.
– Де-еда! – кричала внучка. – Я на танк лазала! Он вонючий!
– Закрой сейчас же дверь на замок и никого не пускай, – говорила Тамара.
– Приехать к вам? – спросила Даша.
– Не надо. Сиди дома.
– Кажется, дети разумней нас, – говорил Лесов. Ему так и не удалось поговорить с внучкой, Даша отгоняла ее от телефона. – Мы с тобой сидим как в воду опущенные, а там вон уже что делается. Внучка наша братается с танкистами.
– И так же будут стрелять, если им прикажут.
– Не знаю. Вот этого не знаю.
Звонили Диме, его на работе не было, телефон не отвечал. Жена Катя, вернувшаяся раньше обычного, говорила уклончиво.
– Ты мне что-то недоговариваешь, – настаивала Тамара. – Скажи правду!
И та сдалась:
– Он не велел говорить вам. Он туда ушел.
– Куда?
– К Белому дому. Они все туда пошли.
Тамара как положила трубку, так и сидела у телефона, уронив руки. Потом услышала шуршание в передней, вышла.
– Ты куда?
Лесов надевал старую, вытертую на рукавах добела, когда-то черную кожаную куртку. Она была старше Даши, старше Димы. У них еще не было детей, когда Тамара на свою школьную учительскую зарплату купила ему в подарок эту куртку и радовалась, как она ему идет.
– Куда ты? – повторила она, уже все поняв.
Он поцеловал ее.
– Ну как ты думаешь, могу я сына оставить? Он – там, а я сижу дома? Удастся – позвоню.
Глава XV
Было время комендантского часа, но люди шли, не обращая на это внимания, шли под дождем все в одну сторону, и чем дальше, тем гуще становилось народу. Держа руки в карманах куртки, Лесов поигрывал в пальцах монеткой. Подумалось: даже перочинного ножика с собой не взял. А что перочинный ножик, зачем? Если пойдут танки, голыми руками останавливать их, только так. Пойдут они на народ?
Кто-то уже видел боевые машины на Манежной площади днем и рассказывал возбужденно на ходу:
– Народу сошлось на митинг – тысячи четыре. Тут они подходят.
– Бэтээры? Бээмпе? – спрашивал парень в камуфляже.
– А я их не разбираю!
На нем обвисшая мокрая шляпа, хмельным весельем разит от него. В руке – сломанный зонтик, спицы торчат врозь.
– Мы стоим, они стоят. Люки задраены, пулеметы наставлены.
Он пьяно кидает руками, но – трезв. Сломанный черный зонт трепыхается, как перебитое крыло. Хотел отбросить его, но глянул,
